Лотар-Гюнтер Буххайм

ПРОЩАНИЕ

Небо над Роттердамом серое-пресерое. Такси проезжает под рекой Маас, затем вдоль гигантской контейнерной гавани и, наконец, мимо нефтеперегонного завода, о котором говорят, что он крупнейший в мире. Дистилляционные установки — чистый футуризм. После этого мы принимаем парад черных бензовозов фирмы «ЭССО». Затем, будто для разнообразия, следуют бензовозы зеленого цвета, потом серого, затем белого. И все новые дистилляционные башни. За дистилляционными башнями — ажурные контуры кранов. Если смотреть сверху, то территория, которую за полосой дождя я воспринимаю лишь в сокращенной перспективе, должна простираться неизмеримо далеко.

За кранами — зерноподъемники, похожие на сложенные ноги насекомых. Всплывают все более диковинные формы: серые шарообразные емкости углеперерабатывающей фабрики, гигантские воронки для цементных отходов, монументальные угловатые установки для сжигания мусора, шпангоуты полу-возведенных складских помещений, имеющие форму полукольца.

Дальше путь вдет через подъемный мост в направлении «Ботлека», бассейна этой гигантской гавани, в которой стоит у причала НС «Отто Ган». «НС» означает «Nuklearsciff», то есть «атомоход». Это название во всем мире носит один-единственный корабль — «Отто Ган», притом что с виду — это вполне обычный пароход, необычная у него только энергетическая установка.

Мы поплывем в Дурбан, straight ahead, то есть прямо к южной оконечности Африки, а затем и вокруг этой оконечности. И никакой остановки в пути. Так что это путешествие длительное, а для старика и последнее. Старику шестьдесят шесть, он плавает с молодых лет. На войне он был командиром моей подводной лодки, одним из асов-подводников, отмеченных высшими наградами.

Итак, Дурбан в Южной Африке; еще часть пути — за мысом, мысом Доброй Надежды. К кораблю надежда никакого отношения не имеет. Корабль скоро спишут.

Когда несколько лет назад я плавал на этом корабле, он был еще «летучим голландцем». Ему не разрешалось заходить в порты. В судовом журнале я прочитал курьезную запись: «Из Бремерхафена в Бремерхафен мимо Азорских островов».

В тот раз я захватил из дома документы, чтобы работать. Это было грубой ошибкой. На этот раз я просто хочу выспросить старика, причем основательно — времени у меня будет достаточно.

Это мое второе путешествие на корабле с атомным двигателем.

«Первое путешествие было приятным, о Джонни!

Второе путешествие было неприятным, о Джонни!»

Эти слова звучат у меня в голове. Надеюсь, что все будет не так…

После моего первого рейса прощание со стариком было печальным. Оно и не могло не быть печальным. Зима. Плохая погода. Все, что только можно было, шло наперекосяк.

Это будет мое второе путешествие на корабле «Отто Ган». В конце первого старик показал мне на морской карте, к какому причалу в Бремерхафене должен был быть отбуксирован наш корабль. Это могло продолжаться целую вечность: через шлюз, а затем через несколько портовых бассейнов.

«Здесь можно только с ахтерштевня, — сказал тогда старик и, как будто угадав, о чем я думаю, добавил: — От шлюза до причальной стенки — не меньше двух часов».

При этом меня волновала только одна мысль: быстрее уйти с корабля!

Но после швартовки об этом нельзя было и думать. Я запер свою каюту и болтался на верхней палубе, так как у старика для настоящего прощания еще не было времени.

И тут на пирсе показался небольшой автомобиль семафорно-красного цвета: жена капитана. Так как никому до нее не было дела, я помог ей подняться по узкой крутой лестнице и дальше к каюте старика. Слегка запыхавшись, я объяснил ей, что в кают-компании полно чинов из пароходства. Там и водная полиция, и портовый врач, и даже не знаю, кто еще.

Все это снова проходит перед моими глазами, как будто это было только вчера.

— А ведь это может затянуться на несколько часов, — слышу я голос жены капитана.

Мешать совещанию в кают-компании она не хочет, поэтому мы удобно устраиваемся в зеленых креслах капитанской каюты.

— Я знаю, где здесь виски, — говорю я и вытаскиваю бутылочку из корзины для бумаг, стоящей рядом с письменным столом.

Пока я достаю рюмки и лед, жена капитана тарахтит без умолку. Я делаю вид, что слушаю ее внимательно, но думаю о своем. Несмотря на это, в потоке ее слов я снова и снова слышу слово «атмосфера»: «восхитительная атмосфера», «волшебная атмосфера», «в этом столько атмосферы».

Когда в руке у нее оказывается рюмка с виски, дама говорит:

— А вы все еще собираетесь писать о войне подводных лодок? Я этого не понимаю. Кого это сегодня интересует? Это было так давно.

Преисполненный вежливости, я подтверждаю:

— Да, я бы сказал, что это вчерашний снег.

После третьей рюмки она разоткровенничалась. Я узнаю, что после войны старик ходил штурманом на каботажном судне, принадлежавшем ее отцу, вдоль аргентинского побережья от гавани к гавани и всегда со всей семьей на борту.

Капитанская жена манерно поднимает свою рюмку, при этом на ее лице появляется улыбка. Она пьет виски, выпячивая губы, как Брижит Бардо, и на какой-то момент высовывает кончик красного языка.

— А уже через несколько недель была свадьба, — говорит она голосом, не оставляющим сомнения, что возражений она не любит, и продолжает рассказ о том, как она обходилась со стариком на борту.

В середине исповеди капитанской женушки в каюту вваливается коренастый мужчина средних лет в черном костюме экстра-класса, представившийся Шрадером, судовым агентом.

Напомаженные волосы господина Шрадера зачесаны назад. Несколько метров от перегородки он преодолел, почти пританцовывая. Теперь он мешком валится в третье кресло, откидывается в нем и вытягивает вперед ноги.

У жены капитана перехватывает дыхание: отчетливо видно, как у него в штанах выпирает член.

Я предлагаю господину Шрадеру виски, но господин Шрадер отказывается, ему больше нельзя пить, — при этом он подмигивает мне — он уже достаточно пропустил за воротник. Тут же следует объяснение:

— Дело в том, что я похоронил друга.

Это объясняет, почему на господине Шрадере черный костюм и черный галстук.

— Тридцать пять лет — рак! — информирует нас господин Шрадер приглушенным голосом.

— Всего тридцать пять лет? — спрашивает жена капитана. — И уже рак?

Господин Шрадер переводит на нее твердый взгляд и говорит с горечью в голосе:

— Да. Рак яичников!

После этого наконец наступает тишина.

Жена капитана в замешательстве. Потом она нерешительно спрашивает:

— Да разве такое бывает?

— Да! — отвечает господин Шрадер, и лицо его становится смертельно-серьезным.

Теперь мы сидим молча. Господин Шрадер уставился перед собой остекленевшим взглядом, жена капитана наконец медленно поворачивается ко мне всем телом.

Я знаю, что теперь моя очередь что-то сказать, но только — что? Как я могу придать этому разговору оптимистическую окраску? Господин Шрадер поджимает губы, потом неожиданно открывает рот, так что глухо щелкают зубы, сухо сглатывает и облизывает языком верхнюю губу. Пальцами сначала левой, а потом правой руки он выбивает на подлокотнике дробь и в конце концов оседает в кресле. Меня бы не удивило, если бы теперь он распустил узел своего черного галстука.